Квантовая запутанность
Квантовая запутанность
Из несбывшихся снов
Он играл перед ужином. В большом классическом холле пятизвездочной гостиницы европейского типа. Белый рояль стоял недалеко от бара, почти не видный глазу. В холле были поставлены большие удобные кресла, оббитые современным материалом – что-то плетеное, легкое, цвета топленого молока, и гости отеля сидели на них в ожидании гонга, который звучал ровно в семь вечера, созывая всех к ужину.
Она спустилась в холл чуть раньше семи часов, чтобы осмотреть гостиницу после прилета около полудня. И услышала музыку. Вначале Лине показалось, что это – звукозапись. Потом она увидела, что люди, сидящие в креслах, смотрят в сторону бара, и увидела рояль, а за ним пианиста. Пианист играл ноктюрны Шопена. В первую секунду Лина продолжила свой путь к стойке гостиницы, чтобы спросить сотрудника гостиницы о чем-то важным для нее, но потом остановилась и села в ближайшее к ней кресло. Пианист играл превосходно. Она видела его мужской, четко очерченный профиль, но не классический греческий, а более мягкий, как будто не до конца проявленный. Лицо с округлым подбородком и слабой линией губ. Пианист играл с закрытыми глазами, касаясь клавиш тонкими пальцами. Все это она разглядела чуть позже, когда после завершения очередного ноктюрна пересела ближе к пианисту, чтобы видеть его лицо полностью. Перед каждым следующим произведением он открывал глаза, обводил ими холл и немногочисленных слушателей, будто взвешивал – какой ноктюрн выбрать, а затем, поколебавшись, опять закрывал глаза и начинал играть.
Лина поймала себя на том, что открывает глаза синхронно с пианистом, и когда он начинал играть, тоже опускала ресницы и вся уходила в слух, каждый раз удивляясь тому, что здесь, в курортном местечке Греции, есть человек, который играет Шопена на уровне мировых стандартов. Белый рояль тосковал, сомневался и плакал под его чуткими пальцами.
За окнами отеля бушевало разноцветное пламя олеандров, весело посвистывали птицы, торжествующе сверкало море. А здесь, в полутемном холле, металась и страдала душа музыканта, взывая к душе Лины за помощью.
Когда раздался медный звук гонга, пианист завершил сложный пассаж, опустил руки на колени, открыл глаза и посмотрел на слушателей. Они зааплодировали. Лина, сидевшая перед пианистом, встала, но не захлопала, а посмотрела ему в глаза. Его взгляд, сонный, заторможенный, нездешний, скользнул по ее лицу, потом вернулся и встретился с ее взглядом. Сердце Лины сбилось с ритма, пропустило удар, а затем понеслось вскачь. Но она продолжала пристально смотреть на пианиста, не понимая, зачем это делает.
Пианист еще раз быстро взглянул на нее, поклонился и стал уходить, лавируя между креслами. Он был выше среднего роста, гибкого телосложения и двигался, как танцор, прекрасно владея телом.
Лина судорожно выдохнула и медленно направилась в ресторан вместе с другими отдыхающими.
Весь следующий день она провела в ленивой истоме, валяясь на шезлонге у бассейна. Солнечные лучи покрывали ее тело ровным загаром. Лина нежилась на солнце до обеда, а потом перешла в тень, ближе к морю. Вода была еще холодной. Лина бродила по галечному пляжу, ощущая приятную прохладу чистой прозрачной воды.
Днем она выпила чашку капуччино в баре, подремала в своем номере и ближе к вечеру тщательно оделась и нанесла легкий макияж. Она пришла в бар задолго до того, как в холл спустился пианист. Он появился как будто ниоткуда, подошел к роялю, открыл крышку, задев за клавишу, которая отозвалась тревожащим сердце звуком.
Лина сидела в том же самом кресле, что и накануне. Пианист увидел ее перед тем, как начать играть. Они быстро, украдкой обменялись взглядами, и в этом было что-то запретное, объединяющее только их двоих. Как будто они давно знали друг друга, но потом расстались без возможности свидания. И вот, в заброшенном уголке чужой страны случайно встретились, как два разведчика, не имея права себя обнаружить – ни словом, ни прикосновением.
В этот вечер он играл Шуберта, потом опять Шопена, а потом внезапно заиграл нечто радостно-бравурное, она не знала, что именно, но ей понравилось, потому что показалось, что он угадал ее настроение. Действительно, слушая его игру, она чувствовала, что внутри нее рождается радость, связанная с надеждами, с исполнением желаний, с будущим… Сидя в ресторане, она наслаждалась изысканными блюдами, и в душе ее звучала прекрасная мелодия, которую он, конечно, играл для нее. Так ей хотелось думать.
Вечером она гуляла по парку с обильно цветущими розами, открывая для себя его посыпанные белым песком дорожки, ведущие к морю. На одном из поворотов она наткнулась на мужчину, который стоял и смотрел на море.
— Извините, — сказала она по-английски. И вдруг узнала его. Пианист отступил назад, давая ей дорогу, и что-то пробормотал в ответ. Она прошла шага два, остановилась и повернулась к нему.
— Вы превосходно играете, — сказала она дрожащим голосом. И закашлялась, чтобы справиться с волнением.
— Спасибо, — ответил он ей по-английски. Акцент был британский.
— Вы англичанин?
— Да.
— Из Лондона?
— Да.
— А как вы оказались здесь?
Он молчал и разглядывал ее, как будто решал, стоит ли отвечать.
— Извините мою навязчивость, — сказала она. – Просто мне очень нравится ваша игра. И вы тоже.
Пианист подошел к Лине вплотную, и она почувствовала слабый запах дорогого терпкого одеколона. Они стояли рядом, но их тела уже соприкоснулись и стали жадно познавать друг друга. У Лины задрожали ноги, вспотели ладони… Никогда в жизни она не чувствовала такое мощное притяжение к мужчине. Он был ее клоном, ее близнецом, ее второй половиной.
Пианист шумно втянул воздух ноздрями. Она поняла, что он чувствует то же самое. Он не только слышал и видел Лину, он чувствовал ее запах, считывал ее мысли и желания. Осторожно, как будто проверяя свои ощущения, пианист взял ее за руку и поднес к своему лицу, не встречая сопротивления. Потом прошептал вопросительно-утвердительно – Идем со мной.
И она пошла за ним, как слепая, до небольшого коттеджа, стоявшего на краю территории гостиницы, покорно ожидая, когда он вынет из кармана электронный ключ, вставит его в замок и втянет ее в прохладную темноту комнаты.
Его пальцы нежно прикоснулись к ее лицу, музыкально обежали контур лица, шею, спустились ниже, к ключицам. Лина не шевелилась, чувствуя, как внутри ее полыхает огонь.
Они упали в кровать, не размыкая рук. Дальше была темнота, слепота, гулкое биение сердец, размыкание одежд, хаотичный поиск наслаждения и катарсис.
Когда Лина выплыла из небытия, он лежал рядом, не шевелясь, отвернув от нее лицо. Его рука задержалась на ее обнаженном животе, и под тяжестью этой руки она ощущала волны внутреннего жара. Она прислушалась к своим ощущениям – стыда не было, было спокойное блаженство, только вдруг мелькнула мысль, что она не знает его имени. В эту же секунду он повернул к ней лицо и сказал – Меня зовут Том. А тебя?
— Лина, — сказала она, улыбаясь.
— Здравствуй, Лина!
— Здравствуй, Том!
Следующее их сближение было медленным, провоцирующим и нестерпимо желанным. Оказалось, он прекрасно играет не только на рояле. Ее тело звучало под его руками всеми мелодиями любви. Они почти не разговаривали, потому что в словах не было нужды. И заснули мгновенно вместе, и проснулись на рассвете вместе. Но вышла из его номера она одна, почувствовав, что отныне им двоим будут принадлежать только ночи.
Каждый вечер она садилась в свое любимое кресло и слушала его игру. После ужина она шла в его коттедж, и он открывал ей дверь за две секунды до того, как она поднимала руку, чтобы постучать. Ночи были длинными, лунными, пахнущими цветами, которые он ставил в вазу.
Однажды она попросила Тома рассказать ей о его жизни.
— Зачем тебе это? — спросил Том.
— Я ничего о тебе не знаю.
— Ты знаешь обо мне все, что нужно. Когда я с тобой, у меня нет от тебя тайн. Иногда я даже думаю, что слишком открыт перед тобой.
— А прошлое…
— Поверь, там много боли и отчаяния. Давай не будем говорить об этом.
Она знала, что в его жизни действительно было много разочарований и несбывшихся надежд. Она чувствовала его прошлое в том, как он прижимался к ней во сне, как обнимал ее горячими руками, как стонал от страсти. В момент самого сильного взаимопроникновения друг в друга она чувствовала его слезы и языком слизывала их с его щек нежно и бережно.
В последнюю ночь перед отлетом она вдруг сказала, что любит его. Он замер. Потом встал и ушел в ванную комнату. Потом вернулся, лег рядом и обнял ее.
— Лина, я не могу сказать тебе все, что я чувствую. Жизнь очень часто била меня, и я научился быть осторожным.
— Я знаю, ты меня любишь, — сказала Лина.
— Значит, ты знаешь меня лучше, чем я знаю себя.
В эту ночь их любовь напоминала битву, в которой не было победителей.
Лина улетала утром после завтрака. Она спустилась в холл и стала ждать такси. Тело болело после ночной схватки, но внутри был холод и молчание. Служащая за стойкой окликнула ее – Мадам, ваше такси ждет вас.
И в этот момент Лина услышала Шопена. Она оглянулась. Том сидел за роялем и смотрел на нее. Его лицо было отрешенным, но глаза молили о чем-то. Лина могла бы вернуться… Она чувствовала, что Том хочет, чтобы она осталась. Но какая-то его скрытая часть сопротивлялась этому желанию.
— Когда ты будешь готов принять меня полностью, — сказала Лина ему мысленно… Когда ты будешь готов, я узнаю об этом… где бы я ни была. И мы встретимся снова.
Через год я поехала отдыхать в тот же отель. Я знала историю Лины и, вернувшись, рассказала ей, что после ужина нашла Тома, который по-прежнему играл в холле для гостей отеля, и передала ему привет.
— От кого? – спросил Том.
— От Лины. Она была здесь год назад, в конце мая. Вы помните?
— Да, я помню.
Он качнулся на каблуках, отвернулся и быстро пошел по дорожке. Я вначале растерялась, но все-таки смогла крикнуть ему вслед. – Лина любит вас.
Том остановился и сказал тихо. – Я знаю.
— А вы ее? Что ей передать?
Том ничего не ответил, попрощался и ушел в ночь.
— Твой Том очень хорош собой, — сказала я, взвешивая слова, чтобы не сказать лишнего. – Ты не думаешь, что он крутит романы с другими женщинами?
Лина промолчала. Через пару дней она призналась мне в том, что подумала – я пыталась соблазнить Тома, и даже допустила мысль о том, что Том поддался моему соблазну. Но в глубине души, сказала мне Лина, она знала, что это не так. Потому что она бы это почувствовала. Ее приятель, физик, как-то объяснял ей законы квантового мира. Она почти ничего не поняла, но ей понравился термин «квантовая запутанность», которая образуется между двумя частицами с общим прошлым (разлетевшиеся после столкновения или образовавшиеся при распаде некоторой частицы). Квантовая запутанность выражается в том, что состояние одной частицы зависит от состояния другой частицы, и эта зависимость проявляется мгновенно и на любом расстоянии. Такие частицы образуют устойчивую пару, в которой две частицы всегда знают о существовании друг друга и изменяются в зависимости от изменения состояния парной частицы.
Тогда Лина приняла эту теорию как фантастику, но после встречи с Томом поняла, что они и есть эта ЭПР-пара, обладающая единым прошлым и прочной зависимостью друг от друга. Квантовая запутанность микромира стала в ее жизни реальностью. Лина каким-то непостижимым образом знала, что Том любит ее, и что она точно почувствует, когда его любовь к ней станет свободной от условностей. Лина знала, что в тот самый момент ее душа устремится навстречу его любви, и две парные частицы вновь притянутся друг к другу.
Когда она рассказывала мне об этом, ее глаза сияли, и я осторожно заметила, что в жизни все возможно и, да, конечно, она почувствует, когда Том будет готов с ней увидеться. Я хотела добавить, что законы микромира сильно отличаются от законов нашего трехмерного мира, и что квантовая запутанность иногда проявляется в макромире как просто запутанность, но промолчала. Уже в коридоре на прощание Лина потянулась ко мне, чтобы приобнять, и я ответила на ее порыв, но как-то нехотя и оттого неуклюже.
Я шла от Лины поздним вечером к станции метро, мучаясь и честно стараясь прогнать воспоминания о своей поездке в Грецию, но моя память была коварней и сильнее. И я вновь четко видела песчаную дорожку, ведущую к коттеджу Тома, обрамленному цветущими бугенвиллиями, глубокую тайную темноту его спальни, чувствовала руки музыканта на скрытых купальником, незагорелых частях моего тела, и как будто со стороны видела истосковавшуюся по любви женщину, познающую свою женскую истинность в объятиях прекрасного незнакомца…
Татьяна Золотухина